– Что ты думаешь про этот сигнал, который они поймали? – как бы между прочим поинтересовался Тамбовцев. Видно было, что этот вопрос не давал ему покоя, хотя спросить он решился только сейчас. – Это ведь Палец был? Или все это вранье?

– Вранье, – сказал Леший. – Николаевич на понт берет. Палец мертв, и никакого сигнала быть не могло.

– А зачем ему это? Николаевичу, в смысле? Он умный мужик, в загробную жизнь не верит…

– Боится, что оставим его с носом.

Помолчали. Тамбовцев несколько раз шмыгнул носом. Своим безукоризненно прямым чувствительным носом.

– А кто-то другой мог взять рацию?

«Боится, – подумал Леший. – Это тебе не песенки всякие слушать…»

– Нет.

– Почему?

– Дети в такие места не забираются. А если диггер – он бы не включил чужую рацию.

– Почему не включил?

– Твою мать, Коля. Потому что чужая. Потому что он диггер, а не рокер с дурацкой косичкой. Потому что если он еще раз сунется в это место, его грохнут. Понятно?

– А-а, – сказал Тамбовцев.

Хотя наверняка ничего он не понял. Потому что в отряде проходил меньше года, потому что ушел в торговлю, потому что отпустил усики и косичку, потому что моет голову каждый день, пользуется дезодорантом за пятьдесят долларов и говна в своей жизни по-настоящему еще не нюхал.

Ну, а если честно… Леший тоже мало что понимал. И хрен с ним. Да, его это известие насторожило. Рации сами по себе не включаются. А на третьем уровне некому их включать. И если все же включили… Он чувствовал здесь какой-то напряг, возможную опасность. Просто сосредоточиваться на этом, гадать: а что это было? – нет ни смысла, ни желания. Впереди тяжелая работа, ему и так о многом приходится думать. В конце концов, они ведь идут туда – значит, все и увидят!

Перед спуском в «Бухенвальд» это еще раз повторилось: миллисекундная «воздушная яма» – и далекий гул. Рудь и даже Ринго опять ничего не услышали, не почувствовали. А ведь они боялись, нервничали, у них нервы на пределе. Должны были почувствовать.

Когда они подходили к месту перехода на четвертый уровень, даже у Лешего дрожали руки и ноги, а сердце яростно колотилось. Сказывалось отсутствие тренировок, да и в глубокий «минус» он давно не ходил.

– Вон, за следующим поворотом «Бухен», – сказал он, чтобы подбодрить спутников.

– Это модель такая бразильская, Бундхен звать… – отозвался Ринго. – Жизель Бундхен… Я видел фотки. Телка шикарная!

«Вот пижон, – подумал Леший. – Тут просто вздохнуть усилие нужно, а он то про свой рок-н-ролл, то про телок болтает…»

– При чем тут твоя модель?

– Так ведь место это тоже зовется – «Бундхен». Ну, куда мы идем…

Тамбовцев своими ясными очами посмотрел на Лешего.

– Я думал, вы спецом так эту яму обозвали… Этот уровень. Ну, типа: «глубоко, как у Бундхен в этой самой»…

– Ты лучше молчи, Ринго, – проговорил Леший сквозь зубы. – Возьми это за правило: как только у тебя какая-то догадка – сразу рот на замок. Понял? Про эту твою модель никто из нормальных подземщиков и не слышал…

– А чего тогда?

– Это не «Будхен», а «Бухен»! «Бухенвальд», Коля! «Бухенвальд»!

– А что такое «Бухенвальд»? – заморгал Тамбовцев. – Компьютерная игра, что ли? Или группа немецкая, да? Типа «Раммштайн»?

Леший не стал отвечать.

– Во, блин. А я, на крайняк, думал: «Бухен» – это потому что вы бухали здесь… – пробормотал Ринго.

Место Леший не узнал. Нет, даже не так… Он перевидал за жизнь немало: взрывы и их последствия, и как это выглядит спустя несколько дней – очень жарких дней. Но здесь, в «минусе», видимо, другая физика самого процесса…

Рудин вдруг вскрикнул и стал бить рукой по фонарю.

Свет как будто исчез.

– Леший, что за х…ня!!!

Или его стало мало, гораздо меньше.

Сперва он подумал: перегорели фонари. Все так подумали. Но три фонаря не могут перегореть одновременно.

– Тихо, тихо! Все нормально! Это сажа! Мы в «Бухене»!

Точно, сажа. Все вокруг, как черным одеялом, было покрыто жирной пленкой сажи. Каждый камешек, каждая песчинка. Взрыв, огонь – и все, чего они коснулись в этом тесном подземном пространстве, мгновенно превратилось в черную субстанцию.

И светлые пунктиры на ней, цепочки следов – Леший сразу обратил на них внимание, что-то отметил про себя, только… Только здесь ведь были еще Палец, и Середов, и Зарембо. Где-то посреди этого хлама.

– Так, сперва ищем и убираем в сторону тела! – скомандовал Леший. – Чтобы не топтаться по ним. Все остальное – потом. Поехали, быстро!

Почти ничего не видно. Но первое тело нашли легко – над ним, как памятник, стояла искореженная крышка люка. Кто это был, понять сложно, от лица почти ничего не осталось. Леший снял на камеру – пусть этот х… посмотрит: что факт, а что – не факт… Никто не произнес ни звука, все делали молча. Втроем они кое-как сдвинули железо в сторону, хотели перенести тело в глубь тоннеля, но там все расползалось и рвалось под руками. Бросили. Ничего не придумали, пошли искать остальных.

На Середова наткнулся Рудин. В буквальном смысле наткнулся, чуть не упал. О том, что это именно Середов, Леший догадался по остаткам бородки на обглоданном крысами черепе. Его, похоже, конкретно «почистили» – если при первом трупе был ранец и рация, то здесь даже пуговицы на комбинезоне были вырваны. Это было странно и страшно. Потому что в глубоком «минусе» нет мародеров. Во всяком случае, до сих пор не было.

«Кто мог так поработать?» – думал Леший, снимая крупным планом следы от вырванных пуговиц.

– Ё-о … Твою мать! – послышался сдавленный возглас Тамбовцева. – Еще один!

Леший повернулся в его сторону, и тут по барабанным перепонкам врезало: ба-бах!!! Яркая вспышка прочертила в тоннеле длинные тени, от бетонной стены в двух шагах с визгом отлетели осколки.

– Ложись! – проорал Леший. – Гаси фонари!

Он упал – не помнил куда. Надеялся, не на тело Середова. Все фонари погасли, и теперь в «Бухене» стало по-настоящему темно. В воздухе плавали невесомые клочки сажи, Леший чувствовал, как они щекочут нос.

Кто стрелял?

Нет. Главное сейчас не это. «Так, я повернулся налево к Тамбовцеву… Справа был колодец. Значит, стреляли оттуда». Он перекатился на бок, достал свой «стечкин», снял с предохранителя.

– Эй, все живы?

Это Ринго. Как дитя малое, ну честное слово. Голос испуганный и глухой, будто он говорит, уткнувшись лицом в землю. Возможно, так оно и есть.

– Эй, мужики! Вы где?

– Заткнись, б…дь! – рыкнул Леший. – Никому не двигаться, не шевелиться!

«Давайте же, шмаляй!» – мысленно приказал он невидимому стрелку.

«Ну!»

В какой-то момент ему показалось, что он видит впереди две слабо фосфоресцирующие точки…

И тут стрелок как будто услышал его приказ.

Бах! Бах! – с той же позиции.

Леший дважды выстрелил в ответ, очень надеясь, что стреляет не в Тамбовцева, открывшего огонь без команды…

Тихо.

Переполз на несколько метров, еще раз прислушался. И тут уши резанул резкий птичий клекот – совсем рядом! – от которого волосы встали дыбом.

Леший инстинктивно выбросил руку с пистолетом, выстрелил. Тоннель озарился вспышками. Одна, вторая, третья… Он перестал различать свои выстрелы и чужие, перестал слышать грохот и чувствовать толчки отдачи. В стробоскопическом режиме из темноты проявлялась уродливая длиннорукая фигура, разверстая пасть, пустые бельмастые глаза.

Леший опустил горячий ствол и перевел дух. В ушах звенело. Из этого звона постепенно выделился тонкий унылый вой. Непрерывный, жуткий.

«Я к этому никогда не привыкну. К этому нельзя привыкнуть».

Он поднялся на ноги и включил фонарь. Покрытая густой шерстью тварь дёргала в агонии ногами и таращила на него белые глаза. Леший подошел, поднял лежавший рядом пистолет. Это был двадцатизарядный «стечкин», автоматический пистолет, любимое оружие «фэйсов» и спецназовцев. У кого это существо взяло его? У Середова? Или у Пальца?

В обойме осталось всего два патрона из двадцати. «Хорошо погулял», – подумал Леший. Возможно, подземные обитатели в последние дни пережили небольшой армагеддон…